Мирослава не знала, какие дикие звери водятся в этих лесах. Зато знала другое: мама говорила, что стаю всегда ведет альфа. Самый крупный и самый сильный самец, способный отдавать приказы на расстоянии без единого звука. И рядом с ним, бок о бок, всегда бежит его самка. Его пара.

А если пары нет, то одна из сильнейших волчиц.

И потом, утолив звериный азарт, насытившись плотью загнанной дичи, волки уходят в лес, чтобы спариться. Для кого-то это случайный секс без обязательств, для кого-то начало любви…

И кто же будет рядом с альфой в этот момент?

Воображение услужливо подсунуло красочную картинку: лесная полянка, покрытая изумрудной травой, и в этой траве в любовном объятии сплелись два обнаженных тела.

Он и она.

Северин и Анна.

Анна и Северин…

Зарычав, Мирослава вскочила на ноги. Ярость захлестнула ее обжигающей волной, заставляя все тело вспыхнуть серебристыми искрами. Их было так много, что они полностью покрыли открытые участки кожи и начали сливаться вместе, образуя полупрозрачный туман. Легкое покалывание перешло в жжение, которое все возрастало, пока, наконец, Мирослава не рухнула на колени.

Боль была адской. Такой, что ее едва не вырвало на ковер. Закрыв рот руками, чуть слышно поскуливая, она каталась по полу, мечтая, чтобы ее сознание смилостивилось и отключилось.

Тело плавилось и текло, суставы выкручивались под невообразимым углом, кости изменяли форму, укорачивались, утолщались…

Острая боль пронзила позвоночник, ударила в голову. Мирослава с ужасом ощутила, как изменяется форма ее черепа и лица. Увидела серую шерсть, пробивавшуюся сквозь кожу. Увидела, как ее руки превращаются в волчьи лапы.

Ее все-таки вырвало…

— Мира? О, боже! — встревоженный голос ворвался в сознание. Она почувствовала на себе знакомые руки. — Девочка моя, я здесь, я рядом. Не бойся, я больше не оставлю тебя. Вот так, дыши, милая, дыши, как я учил…

Северин вернулся. Он здесь. Он больше не сердится на нее.

Она с облегчением выдохнула и закрыла глаза.

Северин хотел одного: отвлечься. Забыть и о Мире, и о Софии, выбросить их обеих из головы, заполнить свой разум какими-нибудь другими мыслями. Не мучиться от осознания того, что совершает предательство по отношению к своей паре. Мира, сама того не ведая, нарушила границы дозволенного. Границы, в которые он сам себя заточил.

Закрытая комната. Супружеская спальня. Его и Софии. Кровать, на которой он ее любил. Ее платье, которое она сама, своими руками там разложила перед тем роковым отъездом. Косметика, наспех вытряхнутая из сумочки…

Он помнил, как она любила сидеть на этой кровати, сложив по-турецки ноги, и краситься, держа в одной руке маленькое зеркало на длинной ручке. Это зеркальце тоже лежало там, среди тюбиков ее помад и духов. И Северину казалось, будто атласное покрывало на кровати все еще хранит вмятину от ее тела.

С того момента, как он вернулся к нормальной — если это можно было так назвать — жизни, никто, кроме него, не заходил в эту комнату. Никто не касался тех вещей, не перекладывал их, не стряхивал пыль. Хотя, пыли там не было. Удивительно, но даже она обходила стороной вещи Софии.

И вот теперь Мирослава посмела спросить, чьи это вещи. Такой невинный вопрос, но какую же бурю он в нем поднял. В первый момент все, что он почувствовал — это агрессия. Схватить за руку безмозглую девчонку и выставить за дверь. Или закрыть в комнате, чтобы не смела шататься по его дому. По их с Софией дому! Чтобы не смела совать свой нос туда, куда ей не следует.

Но уже в следующую секунду он сам опешил от своей злости. Чего взъелся? Разве девочка виновата, что он столько лет живет с этой болью. Разве ее вина, что он до сих пор не может оставить Софию в покое? Ее тело давно превратилось в прах, а он по-прежнему бредит ею. Ему нужно лечиться — и Мирослава здесь ни при чем.

Он ушел, оставив ее одну в доме. Сбежал, раздираемый противоречиями. Его мир пошатнулся, прежние правила больше не действовали, и ему было нужно придумать другие.

Ноги сами понесли в офис. Здесь он надеялся найти себе занятие, которое поможет отвлечься. Увидев Анну, приказал ей заказать в кафе обед и накормить Мирославу. Помнил, что девочка ничего не ела после приезда. Анна вызвалась показать ей местные достопримечательности и познакомить со своими подругами. Что ж, Мире было бы неплохо с кем-нибудь подружиться. Ей нужно общение, нужно выбираться из той скорлупы, в которой она пребывала.

Северин согласился. В конце концов, Анну тоже нужно было сейчас держать под контролем, пока ее вина, или невинность, не будут доказаны. И меньше всего Северин хотел, чтобы она начала что-то подозревать. Анна была неплохой девушкой и опытным секретарем, он не хотел обвинять ее голословно. К тому же знал, что она к нему неравнодушна. Но ей, как и всем остальным волчицам Гервазы, ничего не светило. Разве что одноразовый секс. Но заводить интрижку со своей служащей, а тем более сестрой друга, Северин не собирался.

Когда Анна ушла, он развалился в кресле с бокалом коньяка, обдумывая завтрашнюю охоту. Взгляд случайно упал на черную кожаную папку, лежавшую на столе. Папка носила на себе запах Рома. Северин притянул ее к себе, открыл, выложил на стол несколько скрепленных листов, заполненных мелким печатным текстом. Брови лугару медленно приподнялись, когда он вчитался в первые строчки. Судя по всему, его верный бета времени зря не терял, а пока его вожак рефлексировал, пытаясь ужиться со своими тараканами, собирал досье на Мирославу.

Оперативно.

Итак, Воронцова Мирослава Валерьевна, девяносто шестого года рождения и до недавнего времени жительница села Артемовка Запорожской области. С первой страницы досье смотрела ее фотография. Русая коса через плечо, прямая челка, ямочки на щеках. Чуть насмешливая улыбка и искорки в глазах. Так вот, какая она была, его Мира.

Веселая, беззаботная… Счастливая.

Руки сами сжались в кулаки, сминая бумагу. Северин зашипел, выпуская воздух сквозь стиснутые челюсти. Захотелось вернуться в тот момент, когда Ром его остановил, и добить Влада. Выпустить клыки, сжать мощные звериные челюсти на его шее и вырвать глотку ко всем чертям. А потом отшвырнуть мертвое тело, будто ненужный хлам.

Тогда Ром остановил, сказал, что хватит. Влад и так был еле живой. Точнее, оборотень, в ипостаси которого он тогда пребывал. С переломанным хребтом и отнявшимися ногами. Лежал, скрючившись, и харкал кровью от того, что сломанные ребра пробили легкое. Человек бы умер. Но Влад был не человек. Северин знал, что тот до утра восстановится достаточно, чтобы уползти в свою берлогу, где бы она ни находилась. Просто ухватил его за шкирку, чуть приподнял и процедил в самое ухо:

— Чтоб я больше духу твоего не видел рядом с девчонкой. Ты понял?

Тот только сплюнул кровавую пену.