Время замерло, когда их взгляды столкнулись. И Мирославу тряхнуло, будто ее тело прошил слабый разряд тока. Она отпрянула от окна, чувствуя, как все волоски на коже поднимаются дыбом.

Он увидел ее, увидел! И знает, что она тоже видела его!

Страх… нет, не страх, что-то другое перехватило дыхание и заставило сердце биться сильнее. Заставило медленно, через силу сделать шаг к окну. Затаив дыхание, Мирослава приблизилась. Положила вспотевшие ладошки на стекло.

Он был там. Он смотрел на нее. И ждал.

И он слышал сумасшедший стук ее сердца…

ГЛАВА 10

Ночью разразилась гроза.

Пробегав несколько часов в звериной ипостаси, лугару вернулись в отель. Но Северин по-прежнему оставался на взводе. Бросался на всех, огрызался. В каждом, даже самом невинном слове и жесте видел личное оскорбление. В конце концов, едва не переругавшись со всей компанией, опять махнул в лес.

Точнее, лесом это трудно было назвать. Так, небольшой перелесок, не слишком густой, но достаточный, чтобы побегать, размять кости.

Серебристый волк радостно вырвался на свободу. Вдохнул свежий ночной воздух, пахнущий приближающейся грозой. Коротко взвыл. В ответ ему тут же раздалось далекое тявканье собак — истеричное, захлебывающееся визгом. Да, собаки его боялись, даже те, что были натасканы для охоты на волков, чувствовали — он намного сильнее.

Запахи леса окружили его, даря успокоение. Чуткий нюх уловил куропаток в траве, перепуганных зайцев, парочку лис. Что ж, ему есть чем заняться. Что угодно, лишь бы не думать о Мирославе.

Он рассчитывал, что охота и вкус дичи принесут ему облегчение. Но ошибся. Слишком сильно подсел на запах омеги, слишком долго думал о ней. Она превратилась в навязчивую идею не только для человека в нем, но и для волка.

Волк чувствовал в ней волчицу. Маленькую, слабую, забившуюся в самый темный угол сознания. Но она там была. И когда он учуял ее, то позвал, еще там, в гостинице. Она не ответила. Не услышала. Она слишком глубоко была спрятана.

А сегодня? Когда он, ведомый инстинктом, пришел к ней под окно и беззвучно позвал. Нет, он не услышал ответного зова, но Мирослава что-то почувствовала, он мог бы поклясться в этом! Иначе, почему она не спряталась в комнате, а шагнула к окну? Она почувствовала его зов!

Набегавшись, он вернулся к отелю. Нашел знакомый домик. Напротив крыльца, развалившись на траве, сидел Алекс. Серебристый волк остановился в пяти шагах, приподнял верхнюю губу, оголяя клыки, зарычал.

Алекс поднялся, стараясь не делать резких движений, медленно отошел. Понял — альфа на грани срыва.

Волк отфыркиваясь, улегся в траву. Его раздражал запах других лугару, забивавший аромат самой Мирославы.

Над крышей домика сверкнула молния, и вслед за ней раздался раскат грома. Волк навострил уши, вздыбил шерсть и вскочил. Застыл, вслушиваясь в шум дождя.

Нет, ему не показалось. Вот, опять. Тихий протяжный стон, будто сквозь зубы. Такой мучительный, полный скрытого ужаса.

Мирослава! Она одна, там, в этом номере. И она страдает!

Огромный зверь рванул к двери, заскулил, заскреб лапами, пытаясь проникнуть в дом. Но дверь была крепко заперта изнутри. Он отступил, метнулся к окну, встал передними лапами на подоконник и прижался мордой к стеклу.

В комнате горел слабый ночник. Он тусклым светом заливал кровать и девушку, метавшуюся в плену простыней. Бледная, растрепанная, с крепко сжатыми веками, Мирослава была похожа на призрака. Ее грудь судорожно вздымалась, с губ то и дело срывались тихие всхлипы, перемежающиеся стонами. Ей снился кошмар.

Северин боролся с собой. Его звериная половина хотела в прыжке выбить стекло, ворваться в комнату и забраться на кровать к Мирославе. Растянуться рядом с девушкой, прижаться к ней, поделиться частью своего тепла. Чтобы она перестала плакать во сне и метаться. И человек в нем медленно сдавал позиции, отступая под натиском инстинктов.

Наконец, когда над отелем прогремел второй раскат грома, волк глухо взвыл и заскреб в окно. Он больше не требовал. Он молил, чтобы его впустили.

Кровать казалась такой чужой, такой холодной, огромной. Мирослава сжалась в комочек, натянув одеяло до самого подбородка. Она никак не могла согреться. Тяжелые мысли долго не давали уснуть, а когда она, наконец-то забылась нервным, тревожным сном, то даже во сне не нашла облегчения.

Она снова была в том доме. Одна, привязанная к кровати за волосы. Плакала, пытаясь освободить косу из захвата стальных челюстей, и не могла. Коса была слишком толстой. Как же, ее гордость. Такие же роскошные волосы были у матери, до тех пор пока…

Нет, не думать об этом. Бороться. Попробовать повернуться вот так, еще немного. Она почти достала ее зубами. Сможет ли перегрызть? Ведь руками не разорвать плотно сплетенные волосы.

Волосы были грязными, сальными, они хранили на себе запах Его рук, ведь Он так часто играл с ними. Ему нравилось, когда она лежала обнаженная, дрожащая от страха, а Он рассыпал волосы по ее плечам, щекотал кончиками локонов ее грудь и соски. И смеялся. Тихим, надтреснутым смехом сумасшедшего.

Она знала, что Он безумен, почувствовала это в первый же день, когда Он, утолив свою похоть, долго втирал ей в живот свою сперму и бормотал что-то насчет того, что теперь она пахнет, как его пара. Тогда ее вырвало от отвращения.

Потом было очень много похожих дней. Он приходил, заставлял ее есть, потом обмывал, подставлял судно. Иногда накрывал простынкой, но чаще оставлял лежать голой. Садился рядом на стул, наблюдал, что-то говорил, спрашивал, но ответа не ждал. Точнее, ей разрешалось отвечать ему только «да». Стоило сказать «нет», «не надо», «я не хочу», как он тут же взрывался неконтролируемой злобой. Несколько раз набрасывался на нее в припадке ярости. Но пока она была покорной, он не терял головы.

Ему нравилось смотреть на нее, это было видно по безумному блеску в его глазах. Нравилось щипать и мять ее тело так, чтобы подолгу не сходили следы, нравилось брать ее сзади, поставив на четвереньки, задыхающуюся от боли и слез. Нравилось двигаться в ней, держа руками за горло. Она боялась, что однажды он перейдет черту и задушит ее. Но порой ей казалось, что это единственный способ спастись из этой тюрьмы.

И вот теперь Он ушел. Его нет. А она, имея свободные руки и ноги, не может освободиться!

Злость на себя, ненависть к своему мучителю, желание жить, стать свободной — все смешалось, придавая ей силы. Извернувшись, Мирослава ухватила косу ртом, почти у самого места пленения, и начала медленно перетирать зубами собственные волосы. Отдельные волосинки тут же попали на язык, вызывая рвотный рефлекс, но девушка, сплюнув их и отдышавшись, вернулась к своей работе. Шея заныла, мышцы спины скрутила судорога, но отступать она не желала. Единственный шанс на свободу. Она не может его упустить!